Вслушайтесь, звучат голоса войны!

Более 8 лет шёл сбор материалов для книги «Голоса войны», автором проекта и составителем текстов для которой является житель Плёса, член Союза писателей России А.А.Гайдамак. И вот, наконец, трудная работа сделана, книга вышла в свет, и сейчас повсеместно идёт её презентация.

Как рассказала Анна Александровна, 28 апреля презентация состялась в библиотеке им. Гарелина в Иванове, к 22 июня подобное мероприятие намечено в Туле, осенью сборник будет представлен в Рязани на международном фестивале «Читающий мир». «В книге собраны воспоминания детей войны и о собственном детстве, и о судьбах их родителей, бабушек и дедушек. Нельзя упускать шанс, чтобы рассказать слушателям непридуманные истории о войне, - считает она. – Авторы сами по своей инициативе идут в школы, библиотеки, пропагандируя книгу. В нашем районе это тоже надо сделать. Пусть дети услышат настоящие голоса войны».
 41 автор (Тула, Москва, Санкт-Петербург, Крым, Алтай и др.), в том числе, и жители Приволжского района, направили для этого сборника свои материалы. Один из них – о женской бригаде трактористок из Приволжска – уже был напечатан в нашей газете. Сегодня – очередь за следующими. Они принадлежат перу жителей Плёса, включая и саму А.А. Гайдамак.

Герои тыла

А.А.Гайдамак.
Из воспоминаний родственников из д. Берёзовка Алтайского края

Война заставила изменить прежний уклад жизни всей страны. Весь трудовой фронт лёг на плечи женщин и детей.
И среди моих родных и близких тоже были женщины, которые выполняли тяжелый мужской труд. 
В первые дни войны отец ушёл на фронт, дома осталась мама с двумя малыми детьми, а 15 июля того же года родилась моя старшая сестра Галина.  Рядом с нами жили наши родственники - старшая сестра отца тётя Фёкла с мужем и детьми, всех их было шестеро. Дядю не взяли на фронт, т.к. он ещё с гражданской войны вернулся инвалидом. В конце 41-го мама получила извещение о том, что отец пропал без вести... Само собой получилось, что наши две семьи стали одной большой. Дядя Перфилий был мудрым и дальновидным в житейских делах, и сразу же проявил немалую заботу о нашем выживании. А забот было много: огромное хозяйство, которое тоже требовало заботы, а его нужно было сохранить, вырастить урожай, заготовить топливо для двух домов, а все помощники мал-мала меньше.

На фото: 40-е годы. Группа женщин на току. Из семейного архива А.Гайдамак

Фёкла Артёмовна Иванова:

- Хозяйство у совхоза было огромное: свинарник, штук 10 или больше отар овец, коровники, телятник, конюшня, а сколько полей было... Выращивали всё- свёклу, пшеницу, гречиху, овёс, ячмень, кукурузу и даже бахчи были. Всего населения в деревне было около пяти тысяч, в первые же дни войны большую часть мужиков забрали на фронт, а потом ещё и ещё... Постепенно  забирали на фронт совхозную технику и лошадей, а население обязали сдавать для фронта продукты, тёплую одежду. Первую зиму мы прожили не так тяжело, как последующие, особенно было голодно в 43-ем году. Налоги были непомерные... Все запасы кончились, не было даже спичек, поэтому огонь в печи поддерживали постоянно, если вдруг всё прогорало, бежали по соседям, просили горящий уголёк. Печи топили кизяками, угля не было, дров  почти тоже. Кизяки заготавливали весной, когда скотину выгоняли на выпас. Не хватало людских сил для работы в совхозе, один трактор остался на всё хозяйство, пахали на быках и коровах. Иногда  животные до такой степени уставали, что падали и поднять их было невозможно, тогда впрягались мы сами, бабы, ребятишки... За работу в совхозе натуры давали так мало, что зерна не хватало и на месяц, хлеб пекли с добавлением сушеной лебеды, крапивы... Пришла весна, а картошки мало, то ли съесть её, то ли посадить... Вырезали из неё  глазки и сажали, а  картошка шла на еду. Помню, когда обмолотили хлеб и свезли его на ток, сторожем назначили деда Ивана, нашего соседа. Бабы подговорили его не выдавать их и пошли ночью воровать зерно. Сторожа связали и положили в канаву, даже синяк под глаз поставили, набрали зерна и разошлись по домам. Той же ночью украденное зерно попрятали, а после обеда приехал милиционер, и начались обыски у всех подряд. У Макарихи нашли несколько зёрен под лавкой, стали допытывать, где остальное? А остальное ещё ночью смололи на ручной мельнице, напекли лепёшек и съели. Ой, как лютовал милиционер! И сторожа допрашивал, и Макариху, но никто никого не выдал.

Валентина Перфильевна Иванова:

- Помню, отец организовал моих братьев Григория и Ивана ловить сусликов, благо в степи их было полно. Мясо их мы варили и ели, а из шкурок шили одежду и обувь. Даже сшили рукавицы для фронта. Этому примеру последовали другие, вскоре сусликов даже далеко от деревни не осталось. Весной, как только крапива появлялась - в драку за ней... Чего мы только ни ели — камыш, кандык, пузики, молодые шишки сосен и ёлок. Есть хотелось постоянно. Картошку мама варила по одной на человека...
Как-то летом, в разгар сенокосной страды, собрали нас всех ребятишек возле конторы и попросили помочь ворошить сено, а лет-то нам было по 7-10,  пришлось Галинку нести с собой, ей было два года, жара за 30, оводы заедают, мошки. Тетка Дуня, сопровождавшая нас, сделала небольшой навес под кустом из веток и сена, положили туда Галинку, накрыли её платком, чтобы оводы не закусали, она уснула, а я пошла ворошить. Так хотелось покувыркаться в сене!  Тётка Дуня сказала, что когда закончим работу, тогда и покувыркаемся. А сена-то видимо-невидимо! Устали скоро - маленькие ведь для такой работы, я пошла посмотреть, как там сестрёнка. Смотрю, а над ней змея свесилась с ветки… Я не растерялась, хвать Галинку за ножонки и дёрнула, что было силы, схватила на руки и бегом к ребятам. Потом уж разревелась, как представила, что змея могла укусить её.
 Очень хотелось учиться. В школу ходили... В классах было холодно...Чернила делали из сажи, и они часто замерзали в чернильницах, морозы у нас под сорок. Учебники были не у всех, и их очень берегли, не дай Бог, кто-нибудь кляксу поставит! Мы понимали, что по этим учебникам ещё кому-то учиться.
Очень любили под Рождество ходить колядовать, ведь в каждом доме обязательно подавали какое-нибудь угощение:  пряник,  сухарь, а то бывало,  и конфетку. Сразу не съедали, а растягивали на несколько дней.
На Пасху тоже ходили к родственникам, пели «Христос воскресе». Хоть и бедно жили, но всегда детей угощали, и яйцами крашеными, и пирогами и ещё чем-нибудь. Насобираем яиц и играем в «биток».
Мальчишки, кому исполнялось 14-15 лет, обучались на трактористов, они  работали вместо мужиков в поле, в 43-м году создали молодёжную тракторную бригаду, самой старшей, Валентине Толкачёвой, было 17 лет.
Однажды мой старший брат Григорий, которому всего-то исполнилось 15 лет, тайком от отца сбежал на фронт, долго никаких вестей от него не было. Только через полгода прислал письмо с фронта... Воевал, дошёл до Берлина, а потом сразу  его, как и многих других, на войну с японцами отправили. Был ранен, домой вернулся в начале 46-го года. Помню, как мы ждали его, как радовались, когда он вернулся. Тогда возвращение каждого фронтовика было большим праздником не только в его семье, но и почти во всей деревне.   Помню, как 9 мая услышали, что Победа. Вот плакали бабы, и от радости и от горя. Скольких поубивало! У нашей соседки на мужа похоронка пришла уже после 9 мая, так она, бедная, так кричала, думали умом тронется…

Анна Артёмовна Измайлова:

- Помню, как привезли зимой 43-го года блокадников. К нам в деревню распределили 5 семей. Боже ж ты мой! До сих пор забыть не могу... Дети -  кожа и кости... К нам поселили одну женщину с девочкой 4-х лет, мы её на санках до дому везли, а Вера Алексеевна, так звали блокадницу, едва дошла сама. Жили мы все тогда в большой тесноте, но привыкли.  Всё делили поровну на всех. Совхоз выделил блокадникам по 1 кг. муки, пол-литра растительного масла и полкило гороха. Девочка постоянно прятала еду то в свою одежду, то в постель.
Дядя Перфилий однажды взял выходной костюм, наши с Фёклой платья,  свой пиджак и отправился на базар, оттуда вернулся с двумя козлятами. Едва выкормили их, но зато потом были с молоком, коровье-то всё сдавали, себе иногда и стакана молока не могли оставить.
Вера Алексеевна была учителем музыки, определили её работать в детский сад и дочку её туда же. Голодали они в Ленинграде, ох, как голодали! Всех кошек, собак съели, даже человечину... Порассказывала она... Мы, по сравнению с ними, не бедовали, хоть и работали от темна до темна, часто и ночевать оставались на полевом стане. Со всем домашним хозяйством справлялись дети да старики. С одеждой и обувью тоже было плохо, так дядя Перфилий придумал из кукурузных стеблей лапти плести, а на глубокую осень что-то наподобие плетёных полусапог, по грязи в них плохо было - промокали, но по первым морозам ходить можно было.

Огненный десант

Материал предоставила Людмила Ивановна Груздева, дочь И.Моржухина, г.Плес  Ивановской обл.

Моржухин Иван Иванович в первые же дни войны был призван на фронт. После спецподготовки направлен в десантные войска.
К середине февраля в районе Вязьмы сложилась крайне тяжёлая обстановка. Частям Красной Армии не удалось окружить немецкие войска, и бои приняли затяжной характер. Советское командование решило высадить главные силы 4-го воздушно-десантного корпуса западнее Юхнова с задачей перерезать Варшавское шоссе и в дальнейшем соединиться с частями 50-й армии. 
В одном из таких десантов участвовал Иван Иванович. Самолёт, в котором он летел, был обстрелян и загорелся, кто-то из товарищей погиб сразу, кто-то, как горящие факелы, падал в снег, среди них был и мой отец. Он остался жив, но на всю жизнь остался инвалидом, перенеся несколько операций по пересадке кожи на лице, ампутации руки.  Домой вернулся в 1943 году, без руки, с обожжённым страшным лицом. Люди отворачивались при встрече, на работу его никуда не брали. Он сильно переживал, начал пить. Его мать  ходила по организациям и просила: «Помогите! Возьмите его на работу, ведь пропадёт! На фронте не погиб, так дома погибнет!» Но для него работы не находилось, инвалид же. Посоветовали ему обратиться на гравийный карьер, директором которого в ту пору был Бранин. Пришёл к нему отец в кабинет, руку с протезом спрятал за спину, а когда расписываться в приказе стал левой рукой, директор спросил -  а что с правой? Увидев протез, пришёл в замешательство: «Как же ты будешь работать?»
«Я смогу, - сказал отец, - нельзя мне без работы, пропаду»...
Его взяли машинистом насосной станции по промывке гравия.
 Гравийный карьер находился на противоположном берегу Волги, прямого сообщения не было. До самого карьера от дома расстояние было не близкое: четыре километра до самой Волги, да на другом берегу столько же. Летом ещё куда ни шло, была переправа, зимой пешком по льду, бывало, и под лёд проваливался, но сложнее всего было осенью, когда начинался ледостав, и весной во время ледохода, тогда отец оставался на Гравкарьере. Опаздывать на работу было нельзя.
На войну его провожала невеста Ольга Пикина, но в госпитале отец решил, что он ей не нужен: она молодая, красивая, а он искалеченный и обезображенный. Но, когда он вернулся домой, Ольга не оставила его, и они поженились.
Так и проработал отец на карьере до конца дней своих. О войне никогда не рассказывал и не любил смотреть фильмы на военную тему. 

Ушла и не вернулась…

На фото: Грачёв Владимир Васильевич

Из семейного архива Ольги Владимировны Шевченко. г.Плёс

Мой отец, Грачёв Владимир Васильевич, родился в 1923 году в г.Иваново, а затем семья переехала в Плёс.
 Отец получил повестку, хотя ему было 17 лет. Его направили учиться в Ивановское политическое училище на курсы политбойцов, а затем на фронт. В 1941-42 г. отец был рядовым 840-го стрелкового полка, 46-й стрелковой дивизии. В одном из боёв его ранили, после госпиталя направили в Подольск, пехотное училище и снова фронт. После войны он был направлен в Ростов-на-Дону, где и познакомился с моей будущей мамой.
С 1964 года В.В.Грачёв  с семьёй переехал в Плёс и работал преподавателем в Плёсском техникуме.
Мать, Грачёва Эвелина Тимофеевна, родилась в 1931 году в Ростове-на -Дону. Накануне захвата города немцами, многим жителям удалось уехать. Мама с бабушкой оказалась в Казани, потом вернулись, но во время второй оккупации они убежать не успели.
Мы с мамой шли по улице, как вдруг появились немцы на мотоциклах, остановились посреди улицы... Мы побежали, один немец побежал за нами, стреляя на ходу из автомата. Я слышала свист пуль, какие-то  крики других немцем и хохот. Это они так развлекались. Мы с мамой заскочили в подъезд, было очень страшно.
Мама мне не разрешала выходить на улицу, боялась, что меня или убьют или схватят. Немцы хватали всех подряд. Тогда очень много было расстреляно людей.
Однажды мама ушла за продуктами и не вернулась... Когда  немцы ушли,  все бросились искать своих пропавших родственников, я долго искала маму,- она оказалась вместе со всеми расстрелянными в глубоком рву, заполненном до верху мёртвыми телами. У мамы на груди было выжжено «ПАРТИЗАН». Я осталась одна. Папа был на фронте, меня взяла к себе в семью мамина сестра. Так я жила у них.  Потом я узнала, что папа погиб на фронте и похоронен в Австрии в братской могиле.

А весёлых песен у бабушки не было

Материал предоставила Надежда Борисовна Дроботенко.

Семья моей бабушки, Елены Игнатьевны и Фёдора Ермолаевича Бондаренко, к началу войны жила в деревне Юзефполье, на окраине небольшого районного городка Толочин в Витебской области. Городок и деревню разделяла дорога – шоссе Москва-Смоленск-Минск. Именно по этой дороге железным катком  наступала 47-я танковая дивизия Гудериана.
Уже 8 июля 1941 года витебщина оказалась под властью оккупантов.
Очень скоро организовались партизанские группы из отступавших соединений армии и местных жителей, благо лесов в округе было много. Они активно противостояли захватчикам. Так, партизаны расправились с немецким офицером Плейтером, который издевался над мирными жителями.
После этого жителей деревень Юзефполье и Заречье фашисты согнали на гумно, где  угрозами и побоями добивались признания, кто же убил управляющего. Не добившись ничего, в наказание всех жителей деревни погрузили в вагоны и отправили в неволю.
Так вся семья оказалась в Польше, в г. Граево, где на территории бывшего кирпичного завода фашисты устроили концлагерь.
Вот об этом лагере и рассказывала мне в детстве бабушка, когда  я проводила лето у нее в Юзефполье…
Там были большие сводчатые печи, где раньше обжигали кирпич. Внутри этих закопченных печей и жили пленные. Было холодно, и дедушка тяжело заболел, не мог даже вставать. Бабушка прятала его в глубине печи, и с ним оставляла маленькую Аллу – мою маму. Мама вспоминает, что ей, совсем малышке, было очень страшно, темно, но она боялась даже выглянуть на улицу из глубины этой печи, пряталась «за батьку». Остальные дети – подростки должны были днем находится на открытом месте, на «плацу».
Каждый день приезжали немецкие «бауэры», как говорила бабушка, и выбирали себе работников из числа пленных, другими словами – рабов!
Бабушка понимала, что заберут всех ее детей, и ее тоже может кто-то приглядеть в работницы, и что тогда будет с больным мужем и маленькой Аллой? Тех, кто не может работать, фашисты просто убьют.
«А я  палку у руки, сажай намажусь, сагнусь, як старая, и  выбираю добра габауэра, каму детачак маих аддать», - со слезой рассказывала моя бабуля. Знала, что придется все равно с детьми расстаться, так хоть в хорошие руки пыталась отдать.  Детей и правда забрали всех, кроме младшей Аллы… В лагере этом пришлось им пробыть больше двух лет. После освобождения Польши от фашистов в 1944 году бабушка привезла больного уже совсем мужа и дочку Аллу домой, в Юзефполье. Деревня была сожжена, им пришлось жить в землянке. Дедушка вскоре всё же умер, но на своей земле, на бабушкиных руках.
Не знаю, помог ли счастливый рок, или молитвы бабушки, но после войны все ее дети вернулись домой!  Василю пришлось горше всех – он попал в детский лагерь, где с ним, по-видимому, делали что-то страшное. Но он все-таки остался жив, работал в колхозе. Правда, умер он раньше остальных… Женечка работала у какого-то бауэра, там же вышла замуж  за польского парня Чеслава Пунинского, родила сына за год до конца войны, и приехала на родину уже со своей семьей. Сына Кима бабушка уже не чаяла увидеть – прошло после войны больше трех лет! Но он все-таки вернулся живой и здоровый, хорошо одетый и вполне упитанный. Все-таки удалось бабушке «угадать» добрую немецкую семью, где его приняли и полюбили, как сына, не хотели отпускать, поэтому и не приезжал так долго. И Костя приехал, но о его судьбе в неволе мне ничего неизвестно – в детстве я редко виделась с ним – он жил в Орше со своей семьей.
Когда дети вернулись, они все вместе построили маленький домик- пятистенок с земляным полом, где потом и жила моя бабушка, и где я у нее обитала с детства.  И вот самое яркое мое воспоминание: бабушка открывает старый сундук, достает единственный свой праздничный костюм (широкая длинная юбка со множеством сборок, и такая же широкая кофта со сборками и множеством матерчатых пуговичек по рукавам), торжественно надевает на себя все это кашемировое великолепие терракотового цвета, покрывает голову цветастым платком, и мы с ней идем «в гости»… Бабушка идет с прямой спиной, широким шагом... босиком, но под длинной юбкой этого никто не видит…
Бабушка была знатной певуньей, и даже в ее преклонные годы   в деревне ее специально приглашали на свадьбы, на проводы – петь на гулянье. Песни были очень красивые, мелодичные, но все грустные. И женщины, слушая их, всегда плакали. Когда бабушка пела, наступала полная тишина, и голос ее был очень красивый и сильный. Веселых песен у бабушки почему-то не было…